Ар-брют – это направление в искусстве второй половины XX века, впервые манифестированное Жаном Дюбюффе, как искусство, созданное примитивистами, детьми, непрофессионалами, душевнобольными. Возникает это направление в пику академическому искусству, рамки которого становятся слишком узкими, а порог вхождения в которое – слишком высоким. Возникает проблема – как классифицировать тот или иной творческий порыв, по поводу которого как бы напрашивается: “Да, это определённо искусство!”, но в котором отсутствуют культурные крючки, за какие можно прицепить его к существующей в искусстве традиции. На западе наивное искусство институционализировано, существует большое количество галерей и кураторов, специализирующихся на нём, налажены механизмы по поиску художников “Наива” и работе с ними – у нас же с этим всё несколько сложнее. Гениальный художник в России может, к примеру, проживать безвестную жизнь в Измайлово, создавая по сотне объектов в год. Такова история Владимира Борисова, оживляющего, за счёт резьбы по дереву, формовки папье-маше и других методов работы с природными материалами, свои визионерские фантазии; обнаруженного нами продающим свои инсталляции на блошином рынке за откровенно смехотворные деньги.

В своём творчестве Владимир актуализирует всевозможные стороны советского и постсоветского сознания (фольклор, политика в её анекдотическом изводе, советская мифология и перестроечный бандитизм, картины русских художников, а иногда и сложные сюрреалистические, лубочные образы, являющиеся как бы выжимкой некоего представления о “русском”). Объём – это очень важная категория в разговоре о творчестве Владимира, он, по его же словам, выносит “близкие ему образы в жизнь, чтобы к ним можно было прикоснуться”, преодолевая тем самым идею “рамочности”, когда зрителя и объект искусства буквально разъединяет рамка, обрамляющая картину, или пространство вокруг инсталляции. В этом смысле, меня больше всего впечатлила его идея помещать в картинные рамки найденные им на свалке книги (к примеру, “Малая земля” Л. И. Брежнева), которые реципиент может вынимать из них, знакомясь, разглядывая, делая на их счёт выводы.

Главная же ценность коллекции Владимира – деревянные фигурки, ютящиеся в его комнате в огромном количестве. Это хранилище словно представляет собой голову отдельного русского человека в разрезе; застывшие в дереве мысли, которые Владимир, отвечая на вопрос, какие из фигурок для него наиболее ценны, пытается породнить, говоря, что "все эти фигурки – мои друзья”. Вспоминается герой романа А. М. Волкова Урфин Джюс, который, как и Владимир, вырезал фигуры – деревянных солдат, но с целью реализовать свои имперские амбиции. Владимир Борисов же – обратный Урфин Джюс, извлекающий, например, из многослойных картин Филонова (где многослойность говорит об этой как раз таки идеологической путанице сложного модерного сознания) образ – вдыхает в него витальную однозначность.

Накануне выставки Владимира в нашей галерее “A53”, мы решили взять у него интервью и поговорить с ним о его творчестве.

Т: Владимир, расскажите, как вы занялись творчеством?


В: В 63-ем году меня призвали в армию, до 68-ого я там служил… Вот там у меня началось творчество. Командир спросил меня тогда, кто из вас хочет что-то там (работать на творческой должности в рамках службы)… А я кончал художественную школу... Это, кстати, северный Урал: комары, мошки, морозы под 50. Было неуютно, конечно… А когда вот спросили, я поднял руку: “Умею то-то и то-то…” Тогда мне дали должность “библиотекарь-киномеханик”. И начал оформлять стенгазеты, ленинские комнаты… А когда посвободнее (благодаря должности) стал, ходил в тайгу и пейзажики делал – раздаривал командирам. Они довольны были (смеётся)… Шаржи на нерадивых солдат…

Т: А после армии? Творчество с вами, выходит, осталось?

В: О-о-о… Конечно… Отслужил, пошёл в автобусный парк. И там тоже начинал, как художник-оформитель. У нас там такая группа была, и мы оформляли… Ну, вы представляете, пропаганда, “Да здравствует то-то и то-то…” Вот, и в это время, в 71-ом году, я поступаю в училище “театрально-художественно-техническое”… А как произошло, ехал я на троллейбусе, – на “Аэропорте” (остановка метро) я тогда жил – гляжу (написано) – “принимаются учащиеся”. Ну я и пошёл, приняли меня. Там профессии разные были, театральные: бутафоры, осветители, гримёры, костюмеры… А я пошёл, там такое отделение было, – на кукольно-оформительское. Такой преподаватель замечательный был, Флиорин Вадим, раньше по телевидению выступал – детские какие-то передачи вёл. И там я начал куклами заниматься – вырезали, выпиливали, там же я попробовал папье-маше… Но это было вечернее, днём работал – вечером в училище ходил.

Т: А было, когда учились, такое ощущение, что творчество может стать вашей основной профессией?

В: Да нет, пока нет… Коллектив у нас дружный был, и там один парень – он искал всё… Дома культуры оформляли, какие-то предприятия, я делал какие-то эскизы… Вообще, интересно было, советские фасады – на них довольно интересные темы… Ну, это был как бы дополнительный заработок. А вот, папье-маше, да (внезапно вспоминает), тогда же я занялся папье-маше! Могу показать маску вот! Или потом?..

Т: Давайте потом, вы расскажите пока!

В: …Подумал, дай-ка удивлю я начальство! Представляешь, такие вот ордена (отмеряет пальцами 10 сантиметров – толщина ордена). Не плоские, из фанеры там или оргалита… Вылепил из глины, потом – гипс, а потом – папье-маше! Такие ордена (показывает руками чуть больше метра в высоту)! Загрунтовал, расписал – от непогоды – и повесил на фасад! И начальство: “Вот это да-а-а-а…” Ну, вот тогда я уже начал… Ну не чудить, а вносить как бы своё… Обалдело начальство!

Т: А что плохого в том, чтобы чудить?

В: Да ничего! Страна если б чудиков была, то (была бы) чудесная (улыбается, смеётся)! Как говорят: “Если не чудить, то зачем жить!”

Т: Здорово, это я запишу (записываю).

В: В-о-о-о-т, и по ходу дела, пока я учился пять лет, женился… Сдавал диплом “Кукольного оформителя” – он до сих пор у меня пылится лежит, в кукольном театре сдавал, но не у Образцова – а на Бауманской… И они мне говорят, ты приходи, оставайся… А я говорю: “Сколько платить будете?..” – “110” – “Всего 110?..” (удручённо понижает голос)…

Т: Обидно стало?

В: Обидно, конечно... Я получал больше на предприятии, когда работал… И чего-то я… отошёл (от занятий творчеством) на 40 лет. Прилично, 40 лет, да?

Т: Прилично… А когда всё это успели сделать? (Указываю на комнату, заставленную инсталляциями Владимира, увешанную картинами – объектов, кажется, более сотни).

В: Да это что! (Усмехается) это – за последние пару лет… Короче, потом вступаю я в проект “Института генплана Москвы”, там проработал три года… Там, кстати, первые выставки тематические, выставлялся я… Архитектурное управление организовывало…

Т: Что-то в духе выставок народного творчества?

В: Ну да, чего-то с училища прихватил – маски какие-то, практика такая была. А чего ушёл оттуда, как говорится, провалился, так это у меня друг был интересный, он говорит: “Слышь, пойдём ко мне работать, чего ты крохи собираешь?” А работал он в гранитной мастерской, памятники (делал)… Ой (горько вздыхает), я скажу тебе – три раза я ломался, не хотел…

Т: Почему не хотели? С потусторонним соприкасаться?

В: Нет, ну это совсем другая тема… Представь, перед тобой ватман, холст, краски, карандаш, а тут ничего. Представь, гранит, из чёрного – белый… Ну, пойдём, говорю (другу), покажешь (он работал до этого на Новодевичьем кладбище)… Пришёл и, честно говоря, попал, знаешь, как на угольный забой: грохот, пыль, мат-перемат… Я до этого с инженерами, архитекторами, а тут… Мне так было тяжко, и я чего-то не пошёл… Вернулся во второй раз… Ну, не мог я себя сломать, что раз, и попадаю в иную систему, совершенно не связанную… Но материально был обеспечен – это меня и держало, наверное (40 лет в гранитной мастерской). В третий раз я всё-таки сломался, уволился из института. Может, я и неправильно сделал, может, был бы сейчас заслуженным деятелем. Это 75-76 год… Ну и там тоже были юмористы: “Володь, – говорят – попал ты в “Каменный мешок”, отсюда выхода нет” – правы были.

Т: И параллельно творчеством не занимались уже, совсем?

В: Тяжело было, работал с утра до вечера… А потом выхожу я на пенсию. У меня дом в деревне – лесу много… И как-то пошел в лес, стал вырезать из липы, хотя потом мне жалко стало – липа всё-таки благородное дерево. А тут, гляжу – ветровалом повалена осина, и я думаю, почему б не поделать какие-нибудь объёмные фигуры, дай-ка займусь, материала навалом… И тут я начал такие вот вещи чудить. Творческий зуд появился, увидал картинку – дай-ка я её в объём превращу. Во-о-о-от… А в последнее время увлёкся Филоновым (указывает на столик, на котором – инсталляции: объёмные образы, бережно вычлененные из картин Филонова/из дерева: “Пир королей”, “Лица” и др.)

Т: Это чудесно, мой любимый, кстати, художник… А почему вы им (Павлом Филоновым) увлеклись?

В: А знаешь, у меня есть книжка его (с его репродукциями)… И мне очень понравилось, как он с цветом работает. Да, у него очень сложные гаммы – рябит всё, а вот, увидал у него – иногда проявляются такие вот картиночки… А я их в объёмчик! Вот, рабочего сделал такого, – там ещё можно покопаться, во что-то можно его превратить.

Т: Это точно! Филонов ведь очень страшный художник, описывает ужасы начала двадцатого века, а вы, напротив – светлый автор, и как бы превращаете эти жуткие образы во что-то смешное.

В: А я стараюсь немножко позитива побольше давать…
В этот момент в дверь позвонил наш директор/фотограф, и разговор прервался. Владимир пригласил нас на кухню, где предложил чай, кофе, водку, вино и конфеты. Мы согласились на кофе, и разговор продолжился под нарастающее клокотание турки.

Т: …И всё-таки, мне вот интересно, вы полжизни прожили в СССР. Как советские люди реагировали на ваши работы? Может быть, кто-то предлагал купить их у вас?

В: А вот, я расскажу историю. Я в Тарусе кой-какие работы сдавал, и они целый год лежали – штук пять или шесть было. Зашёл (в галерею), там выставка как раз была, и стоит какой-то мужичок, который функционирует там, и говорит: “Ух, интересные работы, достойны выставки… А вы знаете, сейчас директор придёт, вы ей предложите, покажите…” Пришла директор, я раз туда, стеснительный, молодой: “Здравствуйте… Вот мои работы… Резьба… Пятое-десятое”… А она как отрезала: “Звание есть какое-нибудь?” – “Да нету…” Она и ушла. Ну, советские такие темы. А так, я ж говорю вот, отдал 40 лет “каменному мешку”, он меня кормил. А это – попутно что-то сделал, кто-то похвалил, не похвалил, ну и дай Бог, но чтоб это мне материальную выгоду какую-то давало, так и сейчас не даёт. Люди смотрят иногда, на вернисаже когда выставляюсь: “Ой, как интересно”, фотогравируют, да и всё. То ли люди какие-то… Вот иностранцы, например, сразу тебя понимают: итальянцы, немцы. Я им: “Битте цален” – по-немецки что-нибудь ляпну, а они: “О, хорошо!”, и покупают, да. На вернисаже, да… Они идут, а я им: “Фрау Меркель гроссер хершер!” – ну так, пошутковать… А так, люди наши смотрят иногда: “Интересно, нравится…”, ну я им и говорю: “Да, берите!”. Не то что “за спасибо”… Оно мне, материально, много и не надо – на бензин, в деревню съездить.

Т: А где у вас деревня?

В: Под Лотошино, километров 200 отсюда (от Москвы), деревня шикарная, захватывает Завидовский заповедник… Ох, расскажу, как охотился там Брежнев-любитель, как егеря там рассказывали про него… Вас однажды приглашу!

Т: А это связано как-то, ваша любовь к деревне и фольклорные, народные мотивы в вашем творчестве?

В: Тоже, да. Но не обязательно. Мне главное увидеть картинку, которую хочется оживить, и я её оживляю! Говорю же, творческий зуд! (смеётся)

Т: Знаете, мне такая аналогия пришла, когда я зашёл к вам в комнату – вспомнил одного литературного персонажа – Урфина Джюса, который создавал деревянных солдат и оживлял их, но если он преследовал какие-то военные цели, хотел захватить Изумрудный город, то вы как будто бы с другой целью их оживляете, с благой. И в этом смысле вопрос, в чём вы видите цель своего творчества?

В: С одной стороны, думаю вот… В этом году мне будет 76 лет… Чего это мужик чудит, какие-то вещи делает – а может правда, грешным делом, поехать в деревню, баню затопить (фигурами) (смеётся)… А с другой стороны… у меня есть хороший приятель, вместе учились в одном училище – он до 12 спит, телевизор смотрит, ест и опять спать. Я его не понимаю. Как ушёл на пенсию, приболел, то всё, отошёл от этого (творчества)… Хотя раньше хорошие вещи делал… А я считаю, что у меня всё впереди.

Вопрос от Раша: Есть у вас какая-то особая духовная связь со своими фигурами? Вы в это верите или нет?

В: Да, ну я какую-то отдаю часть своей души, ну не души, а как правильнее сказать… Душу если отдашь, останешься ни с чем… Тем более, если дьяволу отдашь – там вообще труба… Может, что-то и вкладываю. Видно ведь, правда?

Р. А друзья у вас есть среди фигур?

В. Они мне все друзья! Все по-своему.

Т. Коммунизм строите такой!

В. Да, пускай они… может быть… А вот, советская тематика, как её не изобразить? Это же наше прошлое. Но прожили его не трагически, но непутёво, если так сказать, честно. Кто прошёл, хвалят – “О, как хорошо было, всё дёшево, бесплатно”, а как вспоминаешь – очереди… Меня так это угнетало. Я вот, на рыбалку ездил раньше – столько ферм, стада кругом… А попробуй достать мясо, в советские времена. На прилавке кости лежат, как собакам. Такая огромная страна, столько сельского хозяйства… Куда это всё девалось? А вот, у меня знакомый был в магазине – пройдёшь через задний ход… Окорока лежат Тамбовские, сыр кругами, Пошехонский или Костромской. Берёшь (деньги-то были) и проходишь через задний вход. И бабки сидят, знаешь, со злобой такой: “Уууу… Чой-то он, сумки полные тащит”… И чувствуешь какую-то неловкость. Ты вроде бы не выше них, а они не могут себе этого поиметь. Такие закавыки, парадоксы.

Т. А когда эта система рухнула, вы какие чувства испытывали?

В. Да никаких… (шёпотом) Переживаешь, конечно. Ушло, а с чем остались… 90-е годы, беспредел. Хотя я не могу пожаловаться на бандитизм. Я видел бандюков – распальцовки, цепи висят, делал им несколько раз памятники. А начальник был такой… выражаться не буду…

Т. Да выражайтесь!
В: Бздун, короче говоря…: “Володь, ты с них ничего не бери, они нас на ножи поставят!” Какие ножи!... (усмехается) Короче, сделал я раз портрет, надпись, они подъезжают такие: “О, отлично, братан!” А я им напрямик: “Я, ребят, простой работяга, за это надо что-то заплатить!” – “Извини, братан, базара нема!”

Т. Создаётся такое ощущение, что если сравнивать этих людей и комсомольцев из ваших историй, то эти как-то честнее, добрее с вами обошлись.

В: Да это чего! Сейчас тебе про наших любимых ментов скажу!.. Приходилось делать для милиции. То же самое: “Мы вам сделали… памятник, это…” А он мне в глаза смеётся: “А мы деньги не даём! Нам дают, а мы не даём!” Вот, я иногда и сравниваю… А если вспомнить, как они на дорогах бесчинствовали, дальнобойщиков обували. Я всё это видел!..
После этого, допив кофе, мы отправились разглядывать коллекцию Владимира (подробный фоторепортаж – ниже).

…Т: Владимир, мне вот всегда было интересно в разговоре с художниками, какие картины, книги, фильмы вас вдохновляли, формировали? А может быть, это был конкретный человек? Я вот заметил, в вашем творчестве очень много фольклора…

В: Да, я вот любил сказки читать… Какие-то программы смотрели, как и все советские люди. У меня вон библиотека шикарная, моей дочки. Что-то читал, что-то не прочитал, что-то мельком. Тем более с моей профессией… 40 лет прошло в забытьи практически. Работа уносила от всего. Кроме гранита – плоского, холодного камня – не было ничего. Я до сих жалею, не соблазнись я… кем бы я был. Хотя я не жалуюсь. Всё прекрасно. С женой мне повезло. 45 лет прожили, а хочется, чтобы она ещё со мной рядышком побыла.

Т: Можно сказать, что она вдохновляла вас на творчество?

В: Ой, знаешь… Я какие-то картинки писал, она у меня такой критик, рецензент! “Вот тут ты цвет немножко не так сделал, там – это…” Начинаю переделывать, смотрю – она права! Вот она своим взглядом… А потому что она постоянно общалась с моими картинами… до чего же она правильно сказала. Раз, и заиграла работа. Она у меня молодец была.

Т: Ещё вот, я обратил внимание, что в ваших картинах много тем из классического советского анекдота… Политики, антропоморфные звери…

В: Да-да, согласен, согласен!..

Т: А смеховая культура в советском союзе помогала?

В: Да, мы жили этим… (задумывается) Хотя, не то чтоб я озлобился, какой-то диссидент был, во Францию, куда-нибудь сбежал бы… У меня этого не было. Я жил, и сейчас живу, и не собираюсь уезжать. Дочка у меня там в Хорватии… Ох, не знаю, что дальше будет... Там у меня ещё два внука. Хорошо б, чтобы они здесь рядом все были. В комнате дочки я сплю. А комната жены – музей вот такой у меня теперь.

Т: Владимир, мы с вами замечательно побеседовали, и напоследок я хотел бы предложить такую вот игру, в ассоциации. Я буду называть абстрактные понятия, представление о которых у каждого своё. А вы называйте первую ассоциацию, которая придёт вам в голову. Готовы?

В: Давай попробуем!

Т: Счастье.

В: Я счастлив, что на моём пути была такая женщина. Это счастье.

Т: Победа.

В: Необходимость какая-то… Чтобы ноги об тебя не вытирали.

Т: Грусть.

В: Одиночество, наверное.

Т: Надежда.

В: Умирает последней! (смеётся) Надеюсь, что выставка людям понравится!

Интервью подготовил Тимофей Свинцов